УСАЧЕВА АНТОНИНА ИЛЬИНИЧНА (03.10.1926 г.р.)

Как и когда вы узнали о войне.

Ой. Я зашла за хлебом в магазин и везде кричат: «Война! Война! Война!». Ну конечно, сердце затрепетало. Я только перешла в 7-й класс (мы раньше с 8-ми лет ходили в школу, не с 7-ми, как сейчас), училась я в 112-й школе. Ну, конечно, все в ужасе были, страх, это страшно. Ну и все, началась война. Тут мобилизация, всех забирают в армию. Мы все были огорчены, конечно, сильно. Началась эвакуация заводов. К нам прибыл «Алтайсельмаш», тракторный с Харькова. Ну а чё там: город-то наш какой был –саманушки, «деревушки». Плохой город был. Одна 112-я школа были и сельхозтехникум – большое здание. А кругом такие постройки были… А где тракторный завод, там был элеватор и там были бараки, склады для хранения зерна. Наш тракторный завод с ХТЗ, значит, сюда. А где сельхозтехникум только был - кругом рытвины, ухабы, лужи. Пустырь.

Что изменилось в вашей семье.

С маминой стороны и с папиной стороны у нас погибло 13 человек на фронте, это которых я помню. Папушев Андрей погиб. Георгий Яковлевич Папушев, он был на войне, но он пришел, он был заслуженный учитель – это мамин брат. Все мамины и папины братья ушли на войну. Дядя Вася, Анастасии Захаровны муж, Оскар, ушел на войну. С маминой стороны тоже: Андрей Папушев учился в институте, его не взяли, дали возможность закончить институт, как кончил институт, так и пошел добровольцем. Им предлагали пойти в милицию, но он добровольно записался на фронт. Приезжал он как-то (он на прокурора учился), нас выставит, а мы ж маленькие были, и вот начнет нам речь читать. На фронт он пошел связистом и погиб. Он даже диплом не получил. Где погиб – не знаем, но похоронка пришла. Все у нас шли добровольно. Дядь Паша, дядь Петя… Все-все они погибли. Комаров погиб, Зюзин погиб, Василий погиб.

Но отца на фронт не взяли, он два раза писал заявление: «Все, - говорит,- на фронте, а я?». Мы маленькие были, мама плачет: «Куда ты идешь?». Он был железнодорожник. А железная дорога была военизированная. Они жили на казарменном положении. У них был барак, деревянный какой-то домик, и вот там нары были с одной стороны и с другой стороны, солома была постелена, каждый приносил какую-то дерюгу. Они там день и ночь. Вот два часа им дадут поспать. При депо он работал паровозном, а тогда чё ж, ни душа, ничего не было, все было как – обыкновенно, дома мылись. Если ему два часа отпустят, он нам скажет: «Дети, я завтра на два часа приду». Мама греет воды чугун, его моет. Печка была. Поставит какую-то палку, закроет дерюгами, тряпками, корыто поставит, его помоет, чистое оденет, и он опять идет. В общем, круглосуточно работал. У нас семья большая была. У меня четыре сестры было и пять братьев. Мы жили на Революционной улице, 48. Ну что характерно, мы дружно жили очень, дружно жили.

Как учились

В школе, да даже и в техникуме, тетради какие были – были тетради в школе-то еще ничего. А потом, когда уже не было тетрадей, мы книги брали, и вот где свободные места – там писали. Ну а когда я пошла в 7-й класс уже учиться, тут стали тракторный завод строить. Чугунку 3-ю стали строить. Ну а дети, мы тоже как-то на воскресник пошли, наверное, на воскресник. Тогда же все встали стеной от мала до велика. Мальчишки подвозили кирпич откуда-то на платформе, а мы сгружали около чугунки третей. И вот, (ой Господи, не могу я без слез-то говорить!), а дорог-то не было, рытвины-ухабы были, и Аркадий Ноженцев (?), мальчонка, тоже 14-15 летний, так-то на трехтонке были, и он сидел около борта, тряхнуло машину, и он выскочил, вылетел, и ему задним колесом раздавило кишечник, ну он погиб кончено. Мы его всем классом хоронили, плакали, конечно, сильно-сильно-сильно. Это было наша первая жертва войны – мальчонка такой, рыженький он был. Я как сейчас его помню, в какой-то зелененькой куртчоночке... Больше нас не посылали.

Как работали

Семь классов я кончила, поступила в тракторный техникум заводской. Там училась. Работали там мы так же: рабсилы нет – нас снимают, потому что мы за заводом были закреплены, и тоже по 12 часов работали. Что характерно, работали мы в 1-ю смену. И нам давали тоже тогда уже карточки, 800-граммовую карточку, и еще, так как мы малолетки были, дополнительный паек на питание. Однажды мы пошли по этим талонам поесть, а там встали все, принесла официантка какую-то баланду, какие-то ватрушки, и какая-то лапша в чашечках металлических, а хлеб-то не давали. А чашечки пособрали, перелили, а мы, девчонки, сидим ждем. Она пришла: «Что вы ждете?». «А мы ничего не получили». «А я вас обслужила, все». Мы тогда не стали ходить в столовую, приносили с собой покушать себе, делились: у кого картошка, у кого картофельные оладьи, у кого кусочек хлеба. У нас была корова. Я всегда читочек молока приносила. И это молоко мы на всех делили.

Домой с работы нас отпускали, когда была рабсила. Мы также проходили беседу, чтобы мы не попали никуда. Я работала на фрезерных станках, на долбежных станках и на сверлильных станках. Ну, тогда первый трактор был ХТЗ-НАТИ, керосиновый какой-то трактор. Но уже готовился к внедрению ДТ-54. Что характерно (ну это я как ребенок помню сейчас), в каком цехе я работала, (а тогда в Барнауле строился танковый завод – Трансмаш), у нас там [в цехе] был один отсек, туда привозили трубы, большие трубы, мы соображали, что это были стволы для танков. Там была дверь, большие станки токарные стояли, их там, наверное, обрезали, нарезали резьбу, и туда заходили только определенные люди.

Однажды… Там через дорогу избеночка была, дверь там закрыта была и у двери сидел. А не было фрезеровщика. А я на фрезерном работала. Меня, значит, как фрезеровщика, туда повели. Ну, меня пропустили, и я фрезеровала вот эти рычаги. Ну, я ж соображала, что эти рычаги на трактор не идут. Большие рычаги. Это рычаги на танки. Вот я как помню, там он назывался «экспериментальный участок».

Вот мой хоть покойный, он тоже с седьмого класса, Иван, на лобогрейку сел, потом без всяких курсов его дед посадил на трактор и рассказал, как управлять трактором. Тоже работали они и день и ночь. Егорьевский парень-то он был. А сам дед уснул, прилег. А он пашет, а он пашет! И вот все-все-все вспахал так, как надо. Это я из рассказов мужа рассказываю. Потом дед когда проснулся, уже светло: «Что ты меня не разбудил!? Как ты там напахал?» А у него прям борозда к борозде, все так хорошо легло. Дед его обнял, поцеловал.

Так муж мой на трактор сел, потом без курсов, без всего сел на комбайн. Учителями у них были деды, которые с большой практикой, и их заставляли работать: «Ваня, делай то, делай то». Он парень-то смышленый был, соображал хорошо. Ну и сел на комбайн. Перед войной он кончил только, маленький-маленький мальчонка – и за комбайн. Когда они уберут урожай, один дед впереди на подводе (машин-то не было), а другой сзади, а мальчонки 15-16-летние с мешками на подводах охраняли зерно, везли, правили. Это ведь сейчас асфальт, а тогда асфальтов не было, и колесо может спасть, и все. Они тогда останавливались, восстанавливали все. Снег, слякоть, на них хлещет, мы, говорит, о себе не беспокоились, мы только беспокоились, чтобы наши мешки не промокли, закрывали, чтобы их привезти на элеватор. Когда грузили зерно, в карманы насыпали пшеницу: пока едешь, жуешь эту пшеницу, все-таки не голодный.

Чем питались?

Продукты кой-чё в магазине покупали. Давали нам земельные участки, картошку сажали, и там раньше хороший урожай картофеля был. Был погреб. Вдоль домика маленький огород был, картошку сажали маленько. Дед покойный, Папушев Яков Павлович, работал 25-тысчником, он старенький был, он прошел Первую мировую войну, кстати, вот он даже бежал с германского плена (его на расстрел вели, он с немцем договорился, что вот ты не трогай меня, у меня пять детей, один мал-меньше (показывал жестами), а немец его сообразил). Его хотели оставить в Германии, а он не согласился, и его, значит, на расстрел вели. Но попался ему добрый немец конвоир, он и говорит: «Я начну стрелять, а ты ложись, когда все будут прикладом вас, ты сделай вид, что ты умер». Он показал ему, что «замри». Он понял его, хоть немецкий язык и не знал (это мамин отец). И вот их к оврагу, и когда их прикладом всех-всех-всех перевернули, он не поднимался, до темноты не поднимался. Всех перевернули, кого расстреляли-то, кто не согласен оставаться в Германии. Ну он тогда как-то ползком-ползком и ушел, и до австрийской границы как-то добрался, питался чем попало, всякие корни, всякое, что мог, ел, добрался. А потом на родину перебрался. Слава Богу, царствие небесное немцу этому, который отпустил деда. Он отпустил его, а ведь мог не отпустить. Добрый попался. Вот так было.

Он потом работал в 25-тысячном колхозе, колхозники были, простые же мы, Господи. Когда там чего в колхозе давали, какую пшеницу какую, хлеб. Где смелешь, где кирзовую кашу наваришь, потолку туда пшеницу. Я помню, нас в столовых кормили этой кирзовой кашей. Я как-то вспомнила про эту кирзовую кашу, перловки купила и сварила. Она такая вкусная оказалась (смеется). Я еще с мясом сварила. Если бы нам такую кашу в войну давали – там бы за уши не оттащишь. А то наварят, с водичкой, какой-то подливки дадут и то мы ее жевали-жевали, и то довольны были. Что характерно, нам (хоть мы и в техникуме учились) давали усиленный паек.

Бытовые условия

Мама не работала. Садиков-яслей не было. Отец один работал. Баня была железнодорожная деревянная. Но туда как-то если пойдем, там очередь сильная-сильная, мама с маленькими ходила иногда. Но а так мылись дома. И стирали дома. Нагреем воды, летом была печка на улице, нагреет ушат воды, в сарайке мылись. Грязные-то не ходили. С мылом плохо было. Мыло всякое было, и самоварное, и всякое-всякое. Где соду, содой больше стирали, с содового завода привозили соду, продавали. Какая сода – не знаю, не каустическая. Но если ее много возьмешь, то она разъедала, она сильная была. Вот с этой содой, если еще какая-нибудь живность, туда мясо какое-нибудь бросали и варили мыло кусочками. И продавали это мыло. Черное было мыло такое. Мы как-то этим мылом не умывались, лучше так, чем этим мылом.

Новый год отмечали всегда – и в школе, и в техникуме. Дни рождения нет.

Что болели, я вроде не помню, в больницу не ходили. Мама, правда болела, она переживал сильно за все, в больнице лежала, ее Крюковской лечил, доктор такой был у нас. Хороший. Валюшка сильно болела, она маленькая была, она родилась в 1940-м году, думали, что вот-вот, но ниче.

Отношение к пленным

Пленных немцев и японцев помню. Они ходили строем. Строили бараки на Западном поселке и тут маленько помогали строить, но под конвоем. Мы с ними никак не общались. Мы их не обижали, не кричали. Идут они строем, мы молча всегда проходили.