Каретникова Вера Яковлевна (19.11.1924 г.р.)

Как вы узнали, что началась война

Я уже с Новосибирска вернулась, няню на фронт брали, линию строить на фронте, а мне 18 не было – 16-17 всего, и няня меня отправила, и я уехала домой, дома была. Мобилизовали людей на завод, на АТЗ. Я одна у матери дочь.

Как работали

Мобилизовали на завод, приехали, привезли нас, восемь человек набрали. В сорок втором году 8 марта я прибыла на завод. Возили станки, ребята молодые, как я, строили коробку, а мужики большие - старики уже – ставили станки. А мы четверо на палке в ведре таскали раствор, ребята строили станок и заливали. Мы приняли полный цех. И потом меня пригласили в ФЗО, я там была 2 года и училась там. Была Нина Михайловна Любимская, механик был Любимский, ее муж. Мне станок дали фрезерно-универсальный большой. И я бочки верхний и нижний отрубила, в машинах и в станках везде есть, фрезеровала. Ключ вот такой здоровый, две подставки, и я закручивала. Однажды так – или ключ сорвался, или подставки сбились, ударило меня, теперь шрам. Но шесть месяцев я не разговаривала, это уже в сорок четвертом году. Когда я ударилась, меня перевели на легкий труд и смены отменили, в одну смену работала. Мне сильно нравилось на станке. Одиннадцать станков долбили зубья. Я как начинаю по порядку, и кончается, я опять начинаю. До того мне нравилось, я управлялась и воду поменять горячую, и нагреть, и помыть детали, и на ТК подать. А тут станок стоял – косые тарелки и вал косые зубья рубил. Иногда бывает Маша Плотникова заболеет, я и там управлялась. Я на станке до сорок пятого года работала.

Во время войны я работала по двенадцать часов, смену меняли по шестнадцать часов. Энергии нет, холодно в цехе, мы в угол все друг за дружку завернемся, ребята откуда-то доски натаскают, так встанем, все в кучке – ребята и девчата, и пожилые. Станки грелись, мы детали от масла мыли, там была плитка и бачок. Мы нагреем, меняем воду и полоскаем, и тепло тоже было.

Как питались

Столовая была на заводе, мы ходили, бульоны, хлеб семисотку получали. В праздники нас награждали и давали омлет на питание. Мы все хорошо работали, вся молодежь, мало было пожилых женщин. На работу все ходили строго. В другом цехе кто-то из нашего ФЗО не вышел на работу, и его осудили на три месяца. Очень строго – ни минуты опоздания, на обед тоже строго. И вот хлеб получать, семьсот, баланду в сторону – неохота, спрашиваем: «Хлеб есть?» Она кричит: «Крошки!» Мы: «Ну, дай нам крошек!». Мы все маленькие девчонки были, ребята здоровые, все нашего года были, а потом на фронт забрали.

В праздники нам давали продукты и денатурат – 1 мая, Новый год, 7 ноября, а остальные выходные мы работали и деньги отдавали на фронт. И говорили нам: «Кто у вас там из родных-близких в деревне носочки, варежки вяжет?». Они вязали десять пар носков и десять пар варежек и отправляли на фронт.

Как отдыхали

В обед съедим, семисотку за раз, если мы баланду не пойдем есть, то тут «Калинку-малинку», а я цыганский танец танцевала. У нас дедушка цыган был, я узнала в 12 лет. Они все приехали и деревню Локтевку сделали, и никто не знал, что цыгане – приехали с Украины, и все. И я плясала по-цыгански, по-своему, все хлопали, ребята подсвистывали. Песни пели военные, кучкой соберемся.

Бытовые условия

Сильно болела малярией. У бабушки брат - дядя Ваня, я к нему ушла, и тут меня трепало, а в цехе никому не сказала, и меня в розыск пошли искать. Как меня трепает, дедушка Ваня сильно переживает, и его жена Алена. Мерзла, морозит, трясет, она меня греет. А милиция приходит и меня забирает в тюрьму – за прогулы. Ну а бабушка Лена показала больничный, а они: «Мы ее уже два месяца ищем», вот столько я болела. Худющая. Приглашали врача, и на дом вызывали, что-то давали, пила. Вся была желтая, и с ушами непорядок был, не слышала.

Забрали меня в тюрьму, я сознание потеряла и даже не помню, как меня отпустили. Я только пришла из больницы, мне продлили еще десять дней. И дедушка говорит:

-Куда вы ее берете? Я на вас буду жаловаться! У нее больничный, она у меня лежит. Она живет в общежитии.

-Мы ее искали, я должен.

-Ну вот у нее больничный, возьмите, покажите.

Он не взял, молодой парень был. Только помню, что я лежу, солома в этой комнате, и две женщины сидят и мне говорят: «У, завтра тебя уже не будет здесь!» Я говорю: «Да я не знаю, за что меня посадили, у меня больничный есть». Там меня морозило, там трепало, вызвали скорую и меня отвезли домой обратно. Десять дней я побыла, мне еще на три дня продлили и я вышла на работу. И все - больше малярией я не болела.

Нам давали хозяйственное мыло, мылись в своей бане – у крестной, а ФЗО был там, где сейчас «Мельник» - там клуб и мы там жили, там мылись в душевой. И стирали хозяйственным мылом. Но мы соду воровали в термическом цехе. Как энергии нет, холодно в цехе, а в термической тепло, пойдем, сядем все. Хохол был, харьковский: «Дивчины, бежите в термичку, чтоб я вас там нашел, там сядьте в трубе тепло». Мы сели, спим, нас повымазали, а он слышит - мы глаза открываем: «Где же мои дивчины? Что-то непохожи!» Мы: «Ну как же не твои, твои!». Поднимаюсь я, Натку бужу: «Вставай!» А у нее все лицо расписано. Она: «А ты-то какая!». Кто-то там из термического нас разрисовал.

Мы картошку носили пекли в термической, печки большие – три печки было. Положим, спекут, тот который работает все вытащит, мы придем они уже готовые. Уже давно готова картошка, а от станка-то сразу не уйдешь.

Было такое, что работали по 18 часов. Все смены выводили – я на своих долбежных, кто убирал цех, кто брак вывозил, работу находили.

Когда учились в ФЗО ни тетрадей, ни учебников не было, нам преподавали на память. У нас память была хорошая, всегда нас спрашивали, мы всегда отвечали. Преподаватели были харьковские.

Радио было по заводу у проходной и все. Когда мы заходим – слышим, Левитан говорит, и когда выходим мы слышим. И с фронта какие были новости все слушали там.

Как узнали о Победе

Узнали о победе мы в цехе. Весна была, водища кругом. Нам мастер сказал о победе и отпускает: «Идите на площадь». И мы все пришли, радио кругом говорит, плачем, радуемся. Весь завод выходил, там народу стоять негде было. Вот я там стою, голову задрала, а народ у тракторосборочной кто наверх залез, кто куда, а я пока вырвалась от своих станков, гляжу, мне негде встать. Парень стоит, я ему: «Возьми меня на руки, я ничего не вижу!». А он мне «Не маленькая тебя поднимать!».

У мамы два брата погибли, бабушка плакала сильно. Дядя Митя и дядя Коля. Дядя Коля был командир танковой части. Ему было задание с этим танком прорвать какой-то пролет, чтобы наши прошли. Бились. Те лежат больные, раненые, медсестра их перевязывает, а дядя Коля по танкам работал, их же вытащить надо. Выскакивает - не работает, значит убили. И на последнем танке не выдержал уже, горел и кричал: «Я гибну за свою родную родину!» Были награды, но бабушка их куда-то дела.

Пленные

Здесь, на Западном, все избушки были в земле, все были японцы и немцы. Мы носили хлебушка им. Их заставляли, вырыли себе, жить-то надо где-то. Хороший народ – и японцы, и немцы. Мы считали – они не виноваты, и мы не виноваты, что этот Гитлер напал, его надо стрелять и вешать. Мы хорошо относились. Они работали и просили работы и японцы, и немцы: «Мы себе избушки же настроили, дайте нам работы, нам тяжело быть без работы». Ну давали, дороги строили у нас. Мы помогали, мы хлеб-то семьсот грамм получали, отрежем пластик, отнесем, нас много ходило, все. Отдашь одному, они напополам делятся, хороший народ.