Севастьянов К. Р. Алтайские плугари: очерки истории ордена "Знак Почета" завода "Алтайсельмаш", 1941-1991.- Барнаул, 1994.-C.42-53

Письма-воспоминания ветеранов помогают воссоздать обстановку тех лет такой, какая она была в действительности, причем без прикрас. Это важно для нынешнего поколения молодых людей: без знаний и оценки прошлого нельзя понять и оценить правильно настоящее. Уверен, что современная молодежь способна разобраться, понять и дать собственную оценку событиям 40-80-х годов на примере истории трудового коллектива одного из заводов страны, каких немало в России[завод «Алтайсельмаш»].

Итак, слово о тех, кто стоял у истоков.

Как только зажглись первые электрические лампы на новостройке, поток рубцовских мальчишек и девчонок устремился на завод. Рядом с ними шли подростки из окрестных сел и из числа прибывающих по эвакуации из западной части страны. Здесь учились и работали, а, освоив профессию, шли на работу в цех.

Местным жилось полегче: был свой угол, где можно поспать и отдохнуть, а вот приезжим приходилось спать у печки в цехе. Работали без выходных. Только дважды в месяц была пересмена. Смен было две: с восьми утра до восьми вечера и наоборот. И как бы ни было трудно, ребята находили время для отдыха. В обеденный перерыв гоняли тряпочный мяч. Это летом. А зимой в условиях Сибири было сложнее. Согревала только работа да жаркая печь на участке - единственный источник тепла, вокруг которого собирались все в обеденный перерыв. Тут и скромный обед, чаще всего коллективный. Делились всем, что было, а было-то совсем немного: свекла, заимствованная у соседнего совхоза на свекольном поле (оно было под боком у завода), картошка, а дальше, что Бог подаст - то одна луковица на всех, то корочка хлеба, разделенная на мелкие ломтики для каждого, и неограниченная порция песни. Тяжко, голодно и холодно (у печки тепло, а в трех метрах стоит бачок с замерзшей водой), а песня льется сама, захватывает, уводит куда-то, и так бывает минутами хорошо, что забываешь обо всем. И только голос мастера: "Пора, ребята!" - выводит из забытья.

"На всю жизнь запомнил имена тех, с кем разделил свою горькую часть детства - войну, - вспоминает токарь-универсал инструментального цеха Михаил Гридчин. - Это Виктор Протопопов, Владимир Ясинский, Андрей Немировский, Николай Кожевников, Мария Немченко, Александр Каратаев, Аскольд Камашников, Василий Атюгин. Память хранит имена тех, кто учил нас труду и жизни, преодолению трудностей, кто стоял рядом как учитель, наставник и друг".

Трудовая биография П. Малышенко началась зимой 1942 года, когда ей еще не было шестнадцати. Поставили ее к токарному станку и стали учить работать. Ростиком Полина не удалась и потому стояла у станка на ящике-подставке. Освоилась быстро и начала самостоятельно обтачивать чугунные корпуса мин для 82-миллиметровых батальонных минометов. Она работала посменно с Верой Рязановой. Девушки старались, как могли. Да и как не стараться, если начальник цеха Яков Миронович Барг, старший мастер Эрлихмаш да мастер дядя Вася то и дело напоминали: "Девочки, боеприпасов на фронте не хватает, надо поднажать". Девчонки и сами все понимали. Дома вечерами слушали радио, а в цехе регулярно проводились пятиминутки. Примечательной для этого коллектива была высокая активность в соревновании. У них оно было хорошо организовано. Станок победителя украшал красный флажок, а за особо выдающиеся успехи - красная звезда. На станке, где работали П. Малышенко и В. Рязанова, такие знаки стали появляться все чаше.

Было массовым соревнование за звание "фронтовых бригад". Хлебный паек был невелик, да еще и делиться им надо было с престарелыми родителями и маленькими племянниками - детьми брата Федора. Он где-то западнее Москвы сражался с фашистами. Поэтому в коллективе особенно радовались, когда выдавали стахановскую премию в виде дополнительного питания. Нередко в цехе появлялся приказ директора завода об обеспечении питанием стахановцев, ежедневно перевыполняющих производственное задание. В распоряжение начальника цеха передавались дополнительные обеды для питания передовиков-стахановцев без вырезки талонов в продовольственной карточке, в том числе и на хлеб. К обеду каждому передовику давалось по 100 граммов дополнительного хлеба. Надо сказать, что порядок выдачи дополнительных обедов был очень строгим. Так, право на поощрение дополнительным талоном на стахановский обед имел тот, кто перевыполнял нормы ежедневно на протяжении пяти дней. Если этот порядок нарушался рабочим - хотя бы в один из пяти дней, - он лишался права получить дополнительное питание на всю пятидневку. А если порядок нарушал выдававший талоны, он привлекался к уголовной ответственности. Строго, но по тому времени, пожалуй, справедливо. Как бы то ни было, а время и нужда диктовали необходимость быть впереди. И люди старались изо всех сил.

После майских дней 1943 в семью Малышенко пришло сразу два печальных известия: погиб старший брат Полины - Федор и муж ее сестры - Михаил. И горе, и радость, которой, к сожалению, было так мало, переживали все вместе. Никогда не забудутся друзья юности, готовые подставить свое плечо, протянуть руку в трудную минуту. Рядом с Полиной работали такие же молодые 15-16-летние мальчишки и девчонки: Катя Верхошанская и Виктор Шуваткин, Галя Зайцева, Тамара Цыганкова и Сергей Крылов. Маша Сухотерина была комсомольским вожаком. Все эти ребята активно участвовали в художественной самодеятельности. Как бы ни было трудно, они находили время на песню и воскресник, комсомольское собрание, искромную вечеринку по случаю рождения, а то и свадьбы. Как-то Галя Зайцева сказала: "Девчонки, ведь скоро наши солдаты-победители вернутся, победа-то не за горами, уже по немецкой земле шагают, к звериному логову подбираются. А цех-то у нас такой грязный - стыдно перед парнями будет". Большинство девчат поддержало Галю. Ну и закипела работа: одни штукатурят, чистят и моют, а другие по полторы-две нормы выдают. Тут уж никуда не денешься - сначала производственное задание, а потом все остальное. Недели через три цех было не узнать. Так вот трудились и жили. Все друзья выросли на заводе, кто стал квалифицированным рабочим, а кто в руководители подался, да еще и как вел дело! Жизнь-то познавали не по книжкам. Многие из них удостоены правительств венных наград и сейчас на заслуженном отдыхе.

Проходят годы, а память о тех, кто стоял у истоков, кто закладывал первый камень в фундамент завода, всегда жива. Согласитесь, что первым, протоптавшим сначала тропинки, а потом уж проложившим дороги к заводу, было всего труднее. И быть может это обстоятельство и породило в них чувство прекрасного, доброго по отношению друг к другу и оставило неизгладимую память в умах и сердцах сотоварищей на всю оставшуюся жизнь. От первых, пожелтевших от времени редких фотографий и листков воспоминаний веет теплом и человеческой добротой. Всмотритесь в их лица, глаза, они чисты и открыты, приветливы, но в них нельзя не заметить теней тревог и душевных переживаний. Так любой документ, любая принадлежавшая им - парням и девушкам суровых сороковых годов - вещь оставляют в себе следы доброй памяти о первопроходцах.

<…>

Тамара Цыганкова - из числа эвакуированных. Их состав расселили вдоль железной дороги, и, таким образом, она оказалась в 512-й казарме, что южнее Рубцовска. С насыпи или крыши сарая не раз всматривалась девушка в манящие огни Рубцовска, пока не связала с ним свою судьбу. Пришла Тамара на завод в мае 1943 года, а ушла с завода и из жизни после тяжелой продолжительной болезни в феврале 1991 года. "Вся сознательная жизнь ее, - говорится в некрологе, - была связана с заводом и его людьми". Она хорошо знала людей, завод, а потому редактируемая ею газета была объективной, боевой и содержательной. Она привила любовь к журналистике многим рабочим корреспондентам. Ею собрано много фотографий, документов к полувековому юбилею завода. Светлая память об этой замечательной женщине-труженице навсегда останется в сердцах заводчан и в залах заводского музея.

Как-то тихо, неприметно для большинства появилось на устах многих имя Марии Китаевой. Как ее окрестили потом "первая на Алтае женщина-вагранщица". Разговор перешел на страницы местной печати, а прибывшие тем временем гости из подшефной Сибирской дивизии, перенесли его на страницы фронтовых газет, сопроводив публикации фотоснимком "Вагранщица у огненного жерла". Мария была рослой, крепкого телосложения, в традиционной для литейщиков брезентухе и казалась богатырем. Стоящие рядом Миша Михно и Вася Ложкин выглядели мальчишками по сравнению с ней. Мария окончила Рубцовское педагогическое училище и получила направление по разнарядке в Косихинский район Алтайского края. Но ее внимание, как и многих рубцовских ребят, привлекала стройка на южной окраине города. Она решила поработать здесь до начала учебного года. Кто покрепче, тех отдел кадров направлял в литейку, что ютилась на берегу Алея под померкшей от времени вывеской на покосившихся входных воротах промартели "Красный труженик".

М.П. Китаева – вагранщица, первой из заводчан награждена орденом «Знак Почёта»

Молодую учительницу приняли разнорабочим. Прошло, немного времени, и Мария как-то сказала своему мастеру, что ей очень хочется освоить профессию вагранщика. Мастера-одесситы были удивлены предложением девушки: "Девчонка у вагранки? Такого быть не может!" Но упорство Марии и страстное желание наперекор всем овладеть этой тяжелой даже для мужчин профессией взяли верх. Через год о ней заговорили. Потом спустя полтора года она будет первой из рабочих нового завода удостоена правительственной награды - ордена "Знак Почета". Она работала под руководством опытных мастеров-одесситов Константина Гетмана и Дмитрия Данько. Всего восемь дней понадобилось Марии, чтобы освоить профессию и работать самостоятельно. Через полгода она вызвала на соревнование смену опытного вагранщика Шибе. И пришел тот день, когда смена Китаевой вышла победительницей: ее смена стала выдавать плавку на час-полтора раньше. Этот случай поразил многих, даже самых опытных мастеров-литейщиков, хорошо знающих цену труду вагранщика. Когда Марии вручали орден на заводском митинге, она поднялась на трибуну и взволнованно сказала: "Родные мои земляки, заводчане, я со жгучей ненавистью отношусь к фашизму за проливаемую кровь моих соотечественников. Сколько горя принесли эти мерзавцы на мою землю! Вот почему сегодня, чтобы ускорить час изгнания варваров со святой русской земли, я сменила несостоявшуюся по этой причине профессию учителя на вагранщика, чтобы дать больше хорошего металла для военной продукции, крайне необходимую фронту. И ради этого не пожалею ни сил, ни здоровья...".

Быть может, по прошествии времени это звучит слишком категорично и жестоко по отношению к себе, но в жизни так оно и получилось. Мария, будучи замужем, даже не использовала декретный отпуск. Схватки начались на работе. Ее проводили в родительский дом, где она родила сына. Роды приняла мать. Это случилось в самом начале 1945 года. Сына назвали Колей. Когда он вырос - стал, как и его мать, литейщиком. Но, к сожалению, Мария Павловна об этом уже не узнала. 19 октября 1950 года у пятилетнего Коли мамы не стало. Сильная и смелая, она готова была в любую минуту к самопожертвованию и подвигу. И это воплотилось в ее трудовом подвиге на заводе.

"Старые литейщики, - писала заводская многотиражка, - хорошо помнят Машу Китаеву. Мимо такой нельзя пройти не заметив: и лицом, и статью она походила на тех русских женщин, о которых так писал Некрасов: "Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет". Но, к сожалению, себя укротить Мария не смогла - рано сгорела молодая, сильная натура".

В "стометровке" (так прозвали литейку за его крайне малую площадь) круглые сутки копошилось множество людей. Не выходя на улицу, трудно было угадать, какое время суток за стенами литейки - здесь царил вечный полумрак. "Помещение было с низким потолком, совсем неподходящим для литейного производства, - писала в своих воспоминаниях Г. Иващенко, - оно было разбито на отделения, у которых, как правило, не существовало никаких четко очерченных границ". Каждая группа людей выполняла определенную, присущую только ей работу. В одном углу стояла домашняя печь с плитой. На ней сушили песок и глину. В другом находилась земледелка. Вдоль стены проходил конвейер для формовки и заливки. Рядом чадили густым смрадом почерневшие от копоти печи, из которых то и дело извлекали просушенные стержни. В этот момент каждый стремился быть ближе к земле, или подальше от сушилок, ибо удушливый смрад не давал дышать. Вся литейка представляла собой жупел, наводящий панический ужас на окружающих его людей. Мощная же фигура Марии-вагранщицы, женщины-богатыря, разливающей словно чай расплавленный металл, от которого не только чадило, но и нестерпимо обжигало лицо, одухотворяла своими проворными движениями всех присутствующих. Металл тут же заливали в формы, отчего запах горелой земли расползался по всем углам литейки.

В литейке широко использовали графит для смазки стержней, чтобы получить чистую поверхность заготовки. Для корпусов мин это было важно. Женщины, как принято в Сибири, нередко вытирали руки об юбку. Материал лоснился. Как-то в беседе со мной Мария Будюкина рассказала об одном курьезном случае. Шла она как-то домой с ночной смены, и ее обогнала крестьянская повозка. Селяне, вероятно, ехали на рынок. Слышит - женщина кричит: "Иван, смотри, чудо-то какое, городские бабы хромовые юбки носят". Иван что-то промычал в ответ, но Мария не поняла, однако женщина еще долго ему что-то растолковывала и просила посмотреть, нет ли их в продаже. Носили в то время девушки не только "хромовые" юбки, но и сабо.

С наступлением ночи к маленьким проемам в стене, которые служили окнами литейки (летом на них ни одного стекла, так как с наступлением тепла их просто выбивали, а зимой вместо стекол прибивали доски, ибо стеклить было нечем), подходил баянист Леня Нагорнов и выдавал русскую с переборами. Услышав баян, девушки и женщины, как ошалевшие, бросив все, выскакивали на улицу, тут же пускались в пляс, кто босой, кто в потрепанных тапках, поднимая пыль и подпевая частушки-хохотушки, задавали трепака. А у кого на ногах сабо - на железный лист, что лежит под окном. Вот тут-то деревянные подошвы стучали как молотки, вбивающие в дубовую доску крупные гвозди. Пять минут - и веселье смолкало. Все по местам. На душе становилось легче, и работа клеилась лучше. На одной из встреч в заводском музее женщины-ветераны литейного цеха, вспоминая те далекие годы, говорили, как ни странно, об огромном значении песни. Она была для них и помощником, и спутником. И в этой связи вспоминали стерженщицу Анну Величко. Она слыла певуньей. В коллективе хорошо пели многие женщины. Но вот голос Анны Тарасовны был каким-то особенным: мягким, вкрадчивым и западал в душу, согревал ее. "Соберемся, бывало, у печурки на скупой обед, - вспоминали женщины, - наскоро перекусим и к Анне с просьбой: спой что-нибудь, Аннушка, дай голосу волю, а душе простор! А как запоет Анна свою любимую "За окном черемуха колышется", и не заметишь, как душа от тела отделяется, уходит в даль, да синь бездонную, а обмягшее от натуги тело начинает пружинить - силу набирает. В такие минуты легко становится на сердце. Люди вокруг еще милее и добрее становятся. Смотришь в их лица, и чертовски хочется всех обнять и расцеловать. Как же хорошо, что они такие милые рядом...".

Прошло уже много лет, а память хранит картины минувшего. Кого-то уже нет рядом, кто-то по хозяйству дома хлопочет. Многое могли бы рассказать те, кто первыми испили горькую чашу. Это стерженщицы Катя Капустина, Маша Будюкина, Зина Ткаченко и их подруги Зоя Рязанцева, Мария Бабарыкина, Галина Осипова, Фаина Шелестовская и Аня Ляшенко. Но, к сожалению, рассказчиков-то все меньше становится, да и охочих до рассказов мало: кого-то нет, у кого-то память прохудилась, а то и голос увял, да и побеседовать-то особенно не с кем. Современная молодежь уже сызмальства не приемлет сказы о тяжелом труде старшего поколения. Слишком много сделано у нас в стране для того, чтобы не знать и не ворошить прошлое, вытравить из памяти старшего поколения, вынесшего на своих плечах всю тяжесть десятков минувших лет коллективизации, репрессий, войны, многочисленных перегибов в политике и экономике, эйфории "великих побед" и переломов, непогрешимых идей коммунизма. Впрочем, всего не перечесть. Финал известен. И нет сегодня оправданий прошлому, как и нет уверенности в завтрашнем дне.

Шел 1945-й. Приближалась долгожданная Победа. Менялось настроение людей. И хотя проблем и производственных, и бытовых не уменьшалось, а напротив, возникали новые и сложные, люди как-то втянулись в беспросветную нужду. Радость предстоящей победной весны, все возрастающего наплыва демобилизованных уводила в сторону печаль и притупляла чувство забот. Люди уже привыкли к многочисленным заводским гудкам и не замечали хода времени.. А их, действительно, было много. С семи часов тридцати минут утра и до трех часов ночи гудок подавался двенадцать раз без учета того, что они были разной продолжительности: один длинный, либо два коротких. Ветераны рассказывают, что не только люди, но и лошади, особенно те, что работали продолжительное время на территории завода в качестве основной тягловой силы на перевозке деталей и прочих грузов между цехами, знали гудки, зовущие на работу, но особенно четко реагировали на гудки, извещающие о конце смены или о начале обеденного перерыва. Где бы ни шла в этот момент лошадь, впряженная в опостылевшую телегу, тут же останавливалась. И все попытки заставить ее сделать хотя бы шаг - безрезультатны. Лошадь не двигалась с места, а то и просто припадала к земле. Животные не выдерживали. В приказе директора завода от 31 января 1943 года говорится: в связи с халатным отношением к делу в транспортном цехе за последние полтора месяца пало 15 лошадей из-за переутомления. Директор приказывает с 1 февраля 1943 года не выпускать на работу 10-15 процентов лошадей от числа ходовых, находящихся в утомленном состоянии, нуждающихся в дополнительном отдыхе. Животные не выдерживали! А люди...

День Победы стал днем безудержного ликования, душевного порыва, неудержимого напора чувств радости и восторга. Люди сначала плакали, а потом смеялись и пели, и плясали тут же, обнимали друг друга. Этот день был объявлен нерабочим. Он выдался для рубцовчан теплым и солнечным. Все - и дети, и взрослые, и уже почти отвыкшие передвигаться старухи вышли на улицу. Наш маленький городок с его подслеповатыми мазанками и бараками ожил, расцвел всеми цветами сохранившихся, видно, только для этого дня одежд, в которые успели нарядиться женщины и дети. К пестрому наряду людей прибавились флаги, зеленые ветки и огромное количество комнатных цветов, где герань занимала главное место, выставленных тут же, у жилых домов, по случаю праздника. Все это выглядело необыкновенно эффектно и пёстро, празднично. Все, что вчера казалось серым и неуютным, скрылось под огромным разноцветным живым покрывалом. Из выставленных в окна динамиков разносились мелодии, помогавшие людям выжить, повсюду стрекотали гармони, где-то верещал патефон. К исходу дня праздник переместился в городской и железнодорожный парки. Здесь инициативу перехватили духовые оркестры. И хотя парки еще не были готовы к летнему сезону, люди шли в них нескончаемым потоком. До глубокой ночи ликовал и веселился народ. А утро следующего дня было рабочим. И хотя еще предстояли военные действия на востоке, победа как бы провела грань между окончившимся военным и мирным временем. Для коллектива завода это было однозначно - завод прекращал производство военной продукции, хотя в планах на 1945 год еще значились квартальные задания по ее производству, и переходил на выпуск только мирной продукции. За три года (май 1942 - 1945) завод поставил около полутора миллионов корпусов мин и сотни тысяч саперных лопаток. Одновременно он изготавливал и поставлял в освобождаемые от фашистов районы конные плуги. Их было отправлено свыше 140 тысяч. За успехи в производстве продукции для фронта группа работников завода награждена орденами и медалями СССР. Среди награжденных: директор завода Рыбин В.И., главный инженер Каганэ Л.Я., секретарь парткома Перелесов И.П., вагранщица Китаева М.П., формовщик Грицко А.П., фрезеровщица Орешникова 3.А.